В конце декабря я загорелась идеей поговорить с кем-нибудь по-настоящему компетентным на тему, которая, хочешь того или нет, всплывает в каждой второй (на самом деле — каждой первой) дискуссии о моде. В своем блоге, как вы знаете, тему того, что нравится противоположному полу (или не нравится) я не поднимаю. На комментарии «а что же подумают мужчины?!» стараюсь не отвечать или отвечать лапидарно (правда, не всегда получается, и тогда я достаю воображаемую шашку и начинаю ей размахивать, рассказывая, что в XXI веке слишком много возможностей, чтобы тратить силы на воображаемый конкурс красоты перед воображаемыми мужчинами).
Меня искренне возмущают статьи (и даже книги!) о том, как одеваться, чтобы понравиться мужчинам. Большей концентрации чуши на абзац текста не встретишь, пожалуй, даже в книгах Вадима Зеланда. Возмущают вопросы интервьюеров, которым вообще не важно, откроет ли аудитория их издания какую-то новую дверку, новую возможность в жизни, прочитав мысли профессионалов или же останется страдать и метаться в тесной клетке «народных мудростей» и «так принято». (Даже не заикаюсь о формате «а вот мы спросим у никому не известного певца Васи, что он думает о нарядах женщин»). И несчастному профессионалу таки приходится отвечать на вопрос «что же делать, чтобы выйти замуж, а не проходить вместо этого курс терапии». И он, свернув с профессиональной тропы, тоже начинает давать не лишенные смысла, но труднодоступные в практическом исполнении советы типа «перестать хотеть выйти замуж» (ну как же она перестанет, если хочет всей душой?). Не будем показывать пальцем из принципа «не критикуй, возьми и сделай лучше».
Спасибо Cosmopolitan, который дал мне возможность сделать пусть не лучше, но по-другому: выбрать героя интервью и задать ему совсем другие вопросы. Я поговорила с психологом и автором блестящих колонок в SNC Андреем Юдиным. (Если интересно, моя любимая — это «Почему бойфренд не заменит психолога»). Вот здесь и здесь опубликованный материал в двух частях. А ниже я привожу полную авторскую версию интервью, до редактуры Cosmo, которая, надо признать, была минимальной, за что им еще раз спасибо.
ВАНДА: Андрей, я начну без предисловий, если позволишь. Твои статьи поражают. От колонки психолога в глянцевом журнале ожидаешь, скорее, успокаивающего мурлыканья. Ты же предлагаешь читателю, фактически, полностью изменить картину мира, да еще и предупреждаешь, что процесс изменений, мягко говоря, не будет устлан нежными лепестками роз. Ты веришь, что пять тысяч печатных знаков способны изменить сознание читателя?
АНДРЕЙ: Амбиций изменить чью-либо картину мира одной лишь колонкой в журнале у меня точно нет: полагаю, что это и невозможно. Максимальный эффект, на который я рассчитываю, — что после прочтения моей статьи какая-то часть аудитории перестанет довольствоваться заготовленными чужими ответами на важные жизненные вопросы, начнет заглядывать в себя и потихоньку искать свои. Иногда это удается.
В.: Я тоже начинаю верить в возможность сдвига парадигмы с помощью статей. Я пишу о моде, и, к большому моему удивлению, получаю очень много комментариев о том, что, прочитав мои статьи, кто-то выбросил весь свой устаревший гардероб, кто-то посмотрел на себя новыми глазами, кто-то позволил себе сочетать одежду так, как раньше опасался или стеснялся, или вообще не предполагал, что так можно. Нет, конечно пишут и что-то вроде «да как вы смеете навязывать свою точку зрения, а вкуса у вас и вовсе нет».
А.: По-моему, это хороший признак. Когда пишешь что-то важное и стоящее на достаточно большую аудиторию, это всегда вызывает сильные и, как правило, полярные чувства. И обязательно найдется несколько читателей, которые воспримут написанное тобой как глубочайшее личное оскорбление.
В.: Значит, я пишу на достаточно большую аудиторию (смеется). Но давай переходить к одежде. Вот смотри. Я пишу исключительно о моде и стиле, не о мужчинах. Я даже пограничных тем не затрагиваю, вроде «как одеться на свидание». Но вот напишешь «в моде oversize» и «интеллектуальная сексуальность» (то есть не декольте до пупа и мини, заканчивающееся прямо под ягодицами), а в комментариях будет: «мужчинам такое не нравится», «а не буду ли я выглядеть бледно на фоне девушек, которые подчеркнут свои прелести?», «обожаю такой стиль, но мужчинам же нужно другое», «мужчины на свидании не ожидают, что девушка придет в мешке из-под картошки». Как думаешь, почему так происходит?
А.: За такими реакциями могут стоять очень разные причины. Обычно они обусловлены картиной мира, жизненной философией, сложившейся у человека. Она состоит из множества разных кирпичиков. Большинство из них как-то завязаны на родительские послания или культурные стереотипы, одобряемое обществом поведение: каждая «хорошая» женщина должна к определенному возрасту выйти замуж, родить детей, а для этого нужно нравиться мужчинам, а мужчинам нравится женственность. Вся эта конструкция кажется ее обладателю железобетонной, нерушимой и абсолютно логичной — но ровно до тех пор, пока в нее по-настоящему никто не вглядывался. В действительности, картина мира, построенная на чужом опыте, всегда крайне противоречива и неустойчива. Человек чувствует, что стоит одному из кирпичиков зашататься, и вот уже все здание рискует рухнуть. И когда ты предлагаешь женщинам надевать что-то более современное, расслабленное, без прямой цели нравиться противоположному полу, хочешь ты того или нет — ты затрагиваешь всю систему взглядов целиком. Потому что, если можно одеваться так, как нравится мне, а не каким-то сферическим мужчинам в вакууме, то, может, и маму можно не слушаться? И замуж не выходить до 30, 40 лет, а может и вообще? И жить так, как хочу я? Система шатается, женщина нервничает, ей страшно отказываться от знакомого и привычного.
В.: Ты говоришь, что нравиться мужчинам – это одобряемое обществом поведение. А как же инстинкты, заложенные природой?
А.: Бытовые слухи о том, что заложено в человека природой, сильно преувеличены и к науке не имеют никакого отношения. Человек отличается от большинства животных тем, что его поведение в очень низкой степени определяется генетикой и в очень высокой степени — воспитанием. Например, люди, которые после рождения были на протяжении многих лет изолированы от общества (например, люди-маугли), оказывались практически не способны к социальной адаптации и напоминали скорее диких животных, чем людей. Стремление найти партнера для спаривания, конечно, обусловлено биологически, как и способность человека искать разные пути решения этой задачи, но вот стремление получать знаки внимания от большого количества мужчин — это в чистом виде социально обусловленное поведение, которому человек может научиться, только живя среди людей.
В.: Слушай, ну вот мы с тобой говорим, вслед за моими читательницами, «мужчины, мужчины, нравиться мужчинам». Не кто-то конкретный, а как будто все мужчины на свете, которым нужно нравиться, так, чтобы образовывались пресловутые штабеля. В данном случае, мы говорим не о том, что, например, Света хочет понравиться Сереже, ничего подобного. Света просто хочет нравиться мужчинам. Двое ее не устроят, например, или один? Почему девушки именно так формулируют?
А.: Во-первых, это снова устойчивый стереотип: что женщина обязательно должна нравиться большому количеству мужчин, и только в этом случае она имеет право ощущать себя «настоящей женщиной». Во-вторых, речь может идти о недостатке самоуважения и ощущения собственной ценности. О нарциссических элементах характера, которые в той ли иной степени есть у всех.
В.: А при чем здесь самолюбование?
А.: В психологии нарциссизм — это не самолюбование, а бессознательная привычка искать подтверждение своей ценности вовне. Суть нарциссизма не в том, что я себе сильно нравлюсь, а в том, что я расщеплен на два полюса: я себя то ненавижу, то считаю чуть ли ни гением. Если мне удается как-то получить внешние «подтверждения» моей значимости, успешности — я испытываю триумф, а если нет — впадаю в самобичевание и испытываю связанные с этим страдания. Человек живет постоянно в тревоге: «удастся ли найти внешнюю подпитку, подтверждение своей хорошести сегодня или нет?». Привычка получать подтверждение своей ценности извне, чаще всего, формируется в детско-подростковом периоде, когда родители приучают ребенка к тому, что их отношение зависит от результатов его деятельности. Большинство людей в нашей стране воспитаны именно в этой в разрушительной парадигме: «я буду хорошим, если…(получу «пятерку», устроюсь на работу, куплю машину, буду нравиться людям)». Соответственно, когда человек попадает в социальную ситуацию, в любую, начиная с детского сада, что он пытается сделать? Он пытается, как-то подействовать на среду таким образом, чтобы его похвалили, проявили внимание. И через это его как-то отпускает, тревога на время ослабевает. Восхищенные взгляды мужчин и внимание подруг типа «ой, как тебе хорошо в этом платье» — это тоже вот такое нарциссическое подкрепление, которое позволяет на какое-то время приглушить мучительные сомнения относительно себя.
В.: А как себя чувствуют те самые мужчины, встречая женщину, которая пытается нравиться всем мужчинам вообще? То есть потребность нравиться, вступать в отношения, любить, она возникает не после встречи с таким чудесным мужчиной, а задолго до? Он не вызывает чувства, чувства уже есть.
А.: Мне кажется, мужчины обычно избегают женщин с предустановленным набором программ.
В.: Почему?
А.: Так ведь обычно желание нравиться каждому встречному существует не само по себе, а как часть далеко идущего бизнес-плана. Безусловно, существуют мужчины, которых воспитывали в духе «настоящий мужик должен» и которые приучены воспринимать себя как функцию. И они вполне могут быть готовы заполнить собой чужой жизненный план. Но, мне кажется, большинству мужчин в таких случаях все-таки свойственно задаваться вопросом: «А вообще, какова будет моя роль в этих отношениях? Я для этой женщины живой человек или я просто банкомат, водитель и открыватель дверей?»
В.: Я думаю, таких очень ищут — этих мужчин, которые пожизненно должны. Это, наверное, как раз их имеют ввиду, когда сокрушаются, что так много «достойных женщин» вокруг, а «настоящие мужчины» куда-то подевались. А куда они подевались, кстати?
А.: Это вопрос смены поколений и изменения экономических условий. Если брать людей, которым сейчас 25 лет и больше, то их бабушки и дедушки, как правило, застали военные или послевоенные годы и в семье ощущается влияние стереотипов, свойственных людям, которые росли в условиях дефицита еды и одежды. Модель, в которой очень важно нравиться мужчинам, изо всех сил искать мужа, была вполне оправдана, потому что в стране все было очень плохо. Замужество было вопросом не какой-то там отвлеченной романтики, а получения жилплощади, поддержания достойного уровня жизни, определенной репутации — а для кого-то и выживания. Если бы незамужние женщины могли тогда объединяться в подобные группы без участия мужчин, может быть, это было бы не менее выгодно, но такая модель не была принята в обществе за рамками студенческого возраста.
В.: На этот счет есть чудесная шутка. Мол, непонятно, почему у нас так плохо относятся к однополым бракам, ведь полстраны воспитано в однополых семьях – мамой и бабушкой.
Андрей: Да-да-да (смеется). В общем, что я хочу сказать. Тогда поиски мужа – это был такой социально вполне разумный шаг. И преувеличенная важность нахождения мужчины, стремления ему понравиться – это во многом наследство тех времен. Это из той же области, когда люди, пережившие блокаду, боятся выкидывать хлеб. Это поколенческие страхи, которые транслируются, вкладываются, вбиваются в голову детям в процессе воспитания. Человек, несмотря на то, что он вырос в другую эпоху, может испытывать страхи, которые вообще никак с его жизнью не связаны. Но бабушка транслирует внучке, что без мужика плохо, хозяйство развалится, женщина будет несчастной. И внучка начинает делать то, что было бы разумно для бабушки в другую эпоху — или не делает, но сильно из-за этого переживает, чувствует себя ничтожеством. Это грустная картина, когда предпосылки исчезли, а страхи и стереотипы продолжают тиражироваться по инерции. И, будучи не на своем месте, серьезно портят жизнь еще нескольким поколениям.
В.: Еще очень часто в обсуждениях темы моды всплывает тема женственности. Многим кажется, что современный стиль – неженственный. И если женщина не в приталенном платье и не на каблуках – то она уже не женственная. Когда я говорю, что вы можете быть женственной в грубом свитере или, я не знаю, в огромной парке, такой вот, из которой тонкие ручки торчат… Более того, вы в ней будете более женственной, чем в обтягивающем платье… мне не верят. Что это за женственность, которую сами женщины в себе не могут найти и все пытаются обрести ее с помощью платья? Какая-то странная женственность получается, если сами женщины ею по умолчанию не обладают?
А.: Способность к эстетическому восприятию в очень значительной степени зависит от внутреннего состояния человека. Чем лучше человек понимает, чувствует, осознает себя, — словом, чем больше он в ладу с собой, тем больше у него разблокируется восприятие разнообразной красоты, тем лучше он способен на собственные эстетические суждения. И наоборот: чем меньше человек привык себя слушать («мало ли что я хочу, я должен»), тем грубее его восприятие, тем более он склонен к ориентации на внешние шаблонные идеи, какие-то «народные» стандарты того, как можно и как нельзя. Глядя на ту же женщину, у которой «тонкие ручки в парке», зрелый и здоровый человек будет видеть совсем не то же самое, что видит человек сильно травмированный, человек с заблокрованной чувственной сферой.
В.: А как будет видеть человек, заблокировавший свои чувства? Как будто через какой-то фильтр?
А.: Я бы сказал, не через фильтр, а через стальную дверь. Он может смотреть на красоту, но не будет в силах ее адекватно воспринимать. Он не прикасается к прекрасному своими чувствами, он пытается его интеллектуально как-то разложить для себя по полочкам и сравнить с шаблонами. А эстетические задачи через одну лишь голову решить невозможно.
В.: Я совсем не удивляюсь этим попыткам воспринять все через голову. В нас же с детства вбивают «Думай головой, зачем тебе голова – чтобы шапку носить?». Вот мы и думаем. Смотрим на фотографии с показов и думаем «Да разве можно такое носить, у нас такое не принято, юбку поверх брюк не носят», вместо того, чтобы попробовать почувствовать, нравится тебе это лично или нет.
А.: А эмоциональные реакции, наоборот, с детства подавляются: «Ты как со взрослыми разговариваешь? В могилу меня свести хочешь? Чего расквасился? Чего сопли наматываешь? Мальчики не плачут!»
В.: Девочки тоже, в общем-то, не особенно плачут. Они должны сидеть тихо.
А.: Девочки должны сидеть тихо, мальчики должны быть сильными. Все, что не вписалось в представления — отрезать, задавить. Потом уходит очень много времени и усилий на то, чтобы восстановить связь со всем этим.
В.: Слушай, а она восстанавливается как-то эта связь, помимо психотерапии?
А.: Очевидный пример — через занятия искусством, например, через изучение или создание картин, музыкальных произведений. Не просто «я видел Мону Лизу и теперь галочку поставлю», а через попытки уловить настроение, вчувствоваться в произведение искусства, заметить то, что вложил в него художник…
В.: Наверное, последний вопрос. Очень часто женщины прямо панически боятся чего-то нового в одежде. Кюлоты? Нет! Это не для меня! Надеть джинсы под платье? Какой ужас! Почему, как думаешь? Это ведь всего лишь одежда.
А.: Здесь я должен снова вернуться к поколенческому вопросу. В нашей стране был 37-й год, массовые репрессии. Всю страну это затронуло. И в течение десятилетий люди жили в страхе и учились вести себя таким образом, чтобы не привлекать к себе внимания. Не выделяться из толпы, не вызывать зависти ни в коем случае, и — упаси господь — не вызывать какого-то порицания. Т. е. настраивались на максимальный конформизм. И любые проявления нонконформизма оставляли для кухни, для дома, для каких-то ближайших родственников. А то и без этого жили. Выделяться внешне было опасно для жизни. И несмотря на то, сколько лет прошло с тех пор, в нашей культуре это живет до сих пор. Надо быть «как люди», «что скажут люди». Это очень важно. Это во многом до сих пор определяет общественные вкусы. Темные, блеклые цвета, однообразные наряды – все это отголоски тех событий и тех времен. Вот ты говоришь, женщины боятся что-то менять, выделиться. Но во многих случаях это просто эффект сбитого восприятия: даже одевшись, по их мнению, крайне смело, они все равно могут выглядеть достаточно сдержанно с точки зрения стороннего наблюдателя.
В.: Это отличная мысль. Очень в моем стиле: позволяйте себе больше экспериментов, у вас в голове уже заложен такой мощный блок на странность, что вы при всем желании не сможете выглядеть городской сумасшедшей.
А.: Ну да.
В.: Ну а как же вот эти тетеньки, которые наряжаются в сапоги и леопард, и декольте, и красят фиолетовыми тенями глаза, собираясь на свадьбу дочери подруги? Откуда у них такой «конформизм»?
А.: Так ведь они выглядят как типичные представители своего поколения в подобной социальной ситуации. Для них это вполне безопасный и даже желательный внешний вид. То есть они уверены, что так будут выглядеть примерно все люди их круга, и тогда их точно не осудят.
В.: Я никогда не задумывалась, что мимикрировать можно не только под общую серость, но и под общую вычурность. Интересная тема.
А.: А можно я тебе вопрос задам? Вот ты вроде бы выглядишь, как некое воплощение того идеала, о котором ты пишешь. Для меня, по крайней мере. Но мне рассказывала, что не всегда было так: раньше ты одевалась по-другому, выглядела по-другому. Интересно, как у тебя эта трансформация произошла?
В.: Со мной произошла моя жизнь (смеется). Давай в следующий раз ты у меня возьмешь интервью, и мы с тобой об этом поговорим?
А.: С удовольствием!
